Я знаю три слова…

Нецензурной лексики становится все больше. Одних родителей веселит, когда их кроха ругается как бывалый боцман. Другие готовы по малейшему поводу закрывать своему чаду уши и проклинать тех, кто посмел материться рядом с их ребенком.

Как-то раз в детстве меня поместили под домашний арест – бабушка услышала, как я в пылу игры в песочнице послал своего партнера по „машинкам»… куда подальше.
Когда моя сестра за обедом очень экспрессивно ответила на мой вопрос „Где?” (и то слово, которое она употребила, было вовсе не „Караганда”), родители только переглянулись, не зная, как им поступить.
Несколько лет назад общался с папой второклассника, который собирался судиться с Министерством образования из-за учебника математики, в котором отрезок был обозначен не привычными буками „А” и „В”, а почему-то – „А” и „М”. В данном случае возникают вопросы к богатой фантазии молодого отца. Но и к составителям учебника вопросов не меньше.
Лет десять назад слышал историю о том, как у одного известного производителя кафеля не пошел бизнес в Таджикистане – название компании оказалось созвучным грязному ругательству на таджикском.

Слово не воробей

Последняя история к детям прямого отношения не имеет, но, как и предпоследняя, показывает, что в межъязыковой среде к словам нужно относиться очень внимательно. Воспитанному носителю языка из тюркской группы некомфортно произносить фразу на английском once again. А слово, которым в финале русской детской сказки обозначается действие лисы по отношению к Колобку, в тюркской культуре имеет совсем другое значение. Хотя во многих академических словарях русского языка есть слово „амба” в значении „конец, крах, погибель, смерть”. Возможно, оно имеет тюркские корни и совсем не случайно используется для обозначения того, что произошло с Колобком, после встречи с лисой. В общем, и взрослые имеют массу возможностей лишний раз убедиться в том, что молчание – золото. Что уж говорить о детях?!
Когда в середине 80-х я слышал, как в финале советского боевика „Одиночное плавание” герой Александра Фатюшина, расстреливая американца, только что убившего командира советских морпехов, кричал самое мягкое из русских матерных слов, я краснел. Но понимал, что без этого крика тут никак. Для сравнения: в телефильме „Батальоны просят огня”, снятом также в середине 80-х, герой Александра Збруева как-то слишком уж спокойно расстреливает фашистов, которые только что убили его ординарца Жорку, – мне уже тогда такая реакция капитана Ермакова казалась неестественной.
От своего отца в детстве я не слышал ни одного крепкого словца. Даже когда уже в подростковом возрасте он стал брать меня к себе на работу в столярный цех. Одни его коллеги следили за языком в моем присутствии, других моя компания нисколько не смущала. Отцу было некомфортно, но он их не останавливал, понимая, видимо, что его личный пример для меня более заразителен. Да и наказание после истории в песочнице научило меня, что не стоит с помощью мата изображать из себя взрослого.

Между ханжеством
и бескультурьем

Когда-то нецензурная лексика считалась языком некультурных и малообразованных граждан. Но я согласен с одним из моих преподавателей словесности в университете в том, что если четверо мужиков тащат на пятый этаж пианино и одному из них оно падает на ногу, то наивно ждать другой реакции, кроме матерной. Даже если все четверо – доктора, профессора или директора музеев великих русских писателей.
Потом мат сделали символом свободы. Его вокруг стало неоправданно много. Неудивительно, что дети перестали воспринимать его как что-то запретное, принадлежащее только миру взрослых, как, например, секс и алкоголь. Оправданно и стремление родителей оградить детей от обилия негатива. Но в этом вопросе, как и во многих других жизненных ситуациях, крайности – вряд ли лучший способ решения проблемы. Те, кто на мате разговаривает, мне представляются такими же ограниченными, как те, кто, допустим, разговаривает исключительно стихами. Мат – специфическая лексика, уместная в определенных ситуациях, в определенной социальной и профессиональной среде. Если я с сыном окажусь среди рыбаков, военных и даже моих коллег (не важно, какого пола), я не буду затыкать ему уши или устраивать истерики каждому, кто позволил себе употребить нецензурное слово. Потому что употребление мата в такой среде считаю нормальным. Если же в очереди к врачу взрослая дама, не стесняясь в выражениях, будет на весь коридор отчитывать своего сына-подростка, я попрошу подбирать слова или выйти на улицу, ибо это – хамство.
В мальчишеских компаниях мат был и остается признаком взрослости и мужественности. Но материться красиво – это целое искусство, в котором не каждому дано преуспеть. Тот, кто через слово вставляет слова на „б”, „п” и „х”, не демонстрирует тем самым ни ума, ни фантазии – только собственный инфантилизм. Кстати, знаю нескольких взрослых мужиков, которые до сих пор матерятся с такой напускной бравадой, будто все еще доказывают кому-то, что им не 12 лет.

Хиппи с детства

Один мой друг – отец двоих дочерей, дипломированный физик, владелец небольшой IT-компании – подошел к вопросу так же, как многие родители под ходят к проблеме „подросток и алкоголь”: пусть лучше дома под контролем, чем в подворотне непонятно с кем. Он не стесняется в меру использовать ненормативную лексику при дочках: если дети оказались рядом в тот момент, когда он делится со мной впечатлениями о том, как организовано автомобильное движение в городе, или рассказывает, какие доводы приводит в свою защиту сосед, оставляющий мусор на лестничной площадке, – се ля ви, „у меня секретов нет, слушайте, детишки”. Такой подход мне кажется адекватным. Я и сам ему следую: не употребляю, но если посиделка с друзьями дошла до исполнения песни, в которой один персонаж доказывает другому, что он „хиппи с детства”, то почему бы и нет. Родительский пример в области осваивания нецензурной лексики – это такой же мощный мотиватор, как и во всех других вопросах воспитания.

Текст: Антон Кузнецов